71-й Венецианский кинофестиваль открылся 27-го августа.

Есть такие фильмы, про которые и знаешь, что они хорошие, но смотреть их не хочется. Вот, к примеру, представленный на Венецианском фестивале вне конкурса фильм «Циля» египетского режиссера Амоса Гитаи. Дело происходит во время Второй мировой войны. Город Черновцы. Еврейская девушка Циля, спасаясь от геноцида, свивает себе гнездо и начинает там жить. По всему ясно, что фильм любопытный, да и режиссер известный, но вот не хочется его смотреть. Ни на Цилю, ни на гнездо, ни на Вторую мировую, особенно не хочется видеть города Черновцы.

Примерно то же происходит, к примеру, с «Нимфоманкой. Глава вторая» Ларса фон Триера. В первой главе пожилой мужчина, отправляясь утром за хлебом, находит избитую женщину (в исполнении Шарлотты Гинсбург), приводит ее домой, поит чаем. И она слово за слово, начинает рассказывать ему историю своей жизни, основополагающей составляющей которой оказывается зависимость от секса. В первой главе рассказывалось о пубертатном периоде и юности героини. Вторая глава посвящена ее третьему десятку. Тут она рожает ребенка, симпатичного мальчика. Но перестает удовлетворяться даже и широко трактуемыми нормальными формами секса. К примеру, её начинает интересовать секс вне вербальности. И она просит привести ей двух африканцев, языка которых она не понимает. И что же? Её опыт оказывается удачным: секс получается – и она теряет к нему интерес. Как оказывается удачным и опыт мазохизма. Некий господин К, молодой человек, садист, принимает женщин, страдающих мазохизмом. Как у врача, те томятся в приемной, а он назначает им сеансы истязаний – без какого-то собственно сексуального контакта. В описании это выглядит довольно радикально, на грани порно, а на самом деле, это далеко за гранью порно. Радикальная безыллюзорность авторского высказывания вызывает уважение. Это даже не анамнез, описание болезни, а несколько ироничное повествование циника, которыми, как правило, оказываются доктора. И уж конечно «Нимфоманка» не фильм о сексе, а лента о зависимости, как о маниакальной подмене реальности другой реальностью. И тут не случайны отсылы к религии, которую автор смело тоже трактует как своеобразное извращение – бог терпел, и нам велел. Впрочем, Триер собирается снять третью часть своего эпоса (то есть, еще четыре часа разговоров с редкими вкраплениями флеш-бэков) из которых в прокатных версиях остается два с половиной часа. Тогда-то мы и узнаем, к чему он клонит.


В подполе / Im Keller

В этом смысле «Нимфоманка» прихотливо рифмуется с документальным фильмом австрийца Ульриха Зайдля «В подполе». Он, собственно, тоже занят анамнезом: Австрия, практически дом отдыха. Всё аккуратно, прилично, пристойно. Но стоит заглянуть поглубже, в цокольные этажи и подвалы, и оттуда начинают вылезать демоны садомазохизма, неонацизма, симуляции семьи (в этом случае мы имеем дело с женщиной, которая искренне любит куклу младенца, что хранится у нее в кладовке: когда её переполняет любовь, она спускается вниз, открывает коробку и искренне любит куклу. А потом убирает её обратно в коробку и идет заниматься своими делами). Но даже и демоны эти худосочны, слабы и хочется назвать их чахоточными. И фашизм тут мелкотравчат, и садо-мазо аккуратненькое, и материнская любовь – чисто симулякр. Зайдль, как натуралист исследует феномен. Ничуть не свысока. Он не обвиняет, не заламывает руки – просто констатирует: у каждого дома есть подвал. Хотите заглянуть? Я бы не советовал. Впрочем, если вам кажется, что у вас есть психологические проблемы – непременно надо посмотреть эту ленту. И вы поймете, что настоящие проблемы – впереди.


Манглхорн / Manglehorn

Вообще своеобразные «рифмы» создают дополнительную драматургию любого фестиваля. На Венецианском, к примеру, присутствуют два фильма с Аль Пачино. В обоих он, естественно, играет главную роль. В ленте «Манглехорн» (это имя героя) Дэвида Гордона Грина, он владелец металлоремонта – мастер по изготовлению ключей. Депрессия после смерти жены, кошка, как последнее прибежище нежности. Естественно, кошка глотает ключик. Все сбережения уходят на операцию кошке. Та выживает, но тогда не хватает денег на помощь сыну… На первый взгляд довольно эффектная финальная сцена, в которой герой забывает ключи в машине, а случайный клоун мим тут же, на стоянке, бросает ему вымышленные – и тот со второго раза ловит и открывает машину несуществующими ключами, симпатична. Если не знать истории кинематографа. Не этот режиссер этот трюк выдумал. Всё в фильме хорошо, кроме самого Пачино. Он актерски больше своей роли и нет никаких возможностей заставить зрителя поверить, что он – мастер металлоремонта. Масштаб трещит по швам. А в «Скромности» Барри Левинсона он потерявший себя актер, решивший бросить сцену и изживающий свои комплексы, травмы, суицидальные мысли (он пытается покончить с собой а-ля Хемингуэй, из двустволки. Но пальцы не дотягиваются до спускового крючка, из чего он делает вывод, что у писателя руки были длиннее). Всё вокруг – ситуации, психоаналитик, женщины, да и собственные комплексы тянут его обратно на сцену. Мир – театр, и люди в нем – актеры. С этой шекспировской максимы фильм начинается. Герой Пачино, сидя в гримерке, произносит её на разные лады, глядя в зеркало. И создается ощущение диалога актера с персонажем, или персонажа с ним настоящим. Финальное самоубийство на сцене – решение всех проблем. Что, кстати, рифмуется с «Бёрдменом», фильмом открытия.

Смерть, самоубийство - это для Венеции в порядке вещей, тут даже есть набережная Неисцелимых – следствие чумы. Как говорил мне один знакомый венецианец: «Все хотят умереть в Венеции. Здесь жить никто не хочет».

Вот и герой Мишеля Уэльбека, автора нашумевших «Элементарных частиц» и «Карт и территорий», писателя, которого иногда хотят снимать в кино, в картине «Предсмертный опыт» в результате кончает жизнь самоубийством. Эту ленту режиссеров Бенуа Делепина и Густава Керверна сложно определить жанрово. Трагедия, конечно. Тщедушный человечек, как писал Хармс, «ножки-хрупочки, пальчики сучки», отправляется с совместного с семьей пикника в горы покататься на велосипеде. И покончить с собой. Около трех дней длится его путешествие. Он собирает из камней подобия жены и детей и обращается к ним с предсмертным, но от этого не более осмысленным заявлением: «Дети, вы никогда больше не увидите своего отца, который уходил за сигаретами, как только мать спрашивала, кто будет мыть посуду после ужина». Но и комедия одновременно.


Цена славы / La rançon de la gloire

Комедия и смерть легко расположились и в фильме «Цена славы» режиссера Ксавье Дево. Фильм снят по реальным событиям. После смерти Чарли Чаплина в Швейцарии его гроб украли два лузера. Недалекие ребята действительно раскопали могилу и закопали гроб в другом месте, потребовав от семьи сначала миллион франков, потом миллион долларов, потом пятьсот тысяч, а в финале пятьдесят пять тысяч франков, которые им были реально нужны на операцию жены одного из подельников. Главную роль одного из похитителей исполняет практикующий клоун Бенуа Пульворд. Дополнительное обаяние фильму придает то, что похищение совершили как бы герои самого Чаплина из ранних его комедий. Такие же неумехи и неудачники. Их, конечно, ловят. Но семья Чаплина отказывается предъявлять им иск. Мало того, оплачивает и операцию. Тут надо подчеркнуть, что это реальная история, так всё и было.

И получается, что страшилки все отчасти выдуманы. А вот реальность может продемонстрировать счастливый конец. Хотя как тут быть с Зайдлем: его-то фильм документальный.

Александр Киселев